Какой-то невзрачный татарин приносит ей мир и покой.
Я гордо шагаю один по земле, как жаль ей, что я "не такой".
В руках моих черное знамя, боятся его небеса.
На замени черном - проклятие! Дорогой идем в никуда.
Мимо проходят неспешно монахи, роняя слезу.
Хромые солдаты. В телеге тела прокаженных везут.
Злодеи, маньяки, убийцы за мною покорно идут,
Исполнены горечью лица - их ждет впереди Страшный Суд.
Не любит нас серое небо, и не вернуться нам в ад.
Скитаемся, ходим по свету, за нами позор да разврат.
Но есть на мне дело святое, несу я на поясе серп!
Страшится его все живое, сулит он нелегкую смерть.
Я каждого встречного мужа публично приставлю к столбу,
Свинец раскаленный оставит клеймо на позорном их лбу.
Кто стойко, а кто на коленях - подходят ко мне чуть дыша,
В томлении, смерть предвкушая, трепещет злая душа.
Умывшись слезами мужскими, я жажду свою утолю,
И, продираясь меж ними, я каждого сам оскоплю!
Блондины, рыжие, негры - мгновенно теряют запал.
Мужчины - теперь не мужчины! Как долго я этого ждал!
Где мужество, доблесть и сила, что вы воспевали в веках?
Татарин бессилен - взирает уныло на женщину в черных чулках.
Я гордо шагаю один по земле, как жаль ей, что я "не такой".
В руках моих черное знамя, боятся его небеса.
На замени черном - проклятие! Дорогой идем в никуда.
Мимо проходят неспешно монахи, роняя слезу.
Хромые солдаты. В телеге тела прокаженных везут.
Злодеи, маньяки, убийцы за мною покорно идут,
Исполнены горечью лица - их ждет впереди Страшный Суд.
Не любит нас серое небо, и не вернуться нам в ад.
Скитаемся, ходим по свету, за нами позор да разврат.
Но есть на мне дело святое, несу я на поясе серп!
Страшится его все живое, сулит он нелегкую смерть.
Я каждого встречного мужа публично приставлю к столбу,
Свинец раскаленный оставит клеймо на позорном их лбу.
Кто стойко, а кто на коленях - подходят ко мне чуть дыша,
В томлении, смерть предвкушая, трепещет злая душа.
Умывшись слезами мужскими, я жажду свою утолю,
И, продираясь меж ними, я каждого сам оскоплю!
Блондины, рыжие, негры - мгновенно теряют запал.
Мужчины - теперь не мужчины! Как долго я этого ждал!
Где мужество, доблесть и сила, что вы воспевали в веках?
Татарин бессилен - взирает уныло на женщину в черных чулках.
так им всем! серпом по яйцам!
ОтветитьУдалитьОчень надеюсь, что эту шизофреническую мерзость хотя бы не ты написал
ОтветитьУдалитьДа подумаешь...Что за опасения? Нагляднее, возможно, показывает, что внутри происходит. Происходило.
ОтветитьУдалитьСильная образность. На мой взгляд - лучшая твоя вещь по рифме и метафорике.
ОтветитьУдалитьПравда? Мне тоже, признаюсь, нравится. Из глубин оно... Спасибо)
ОтветитьУдалитьПравда. :). За что люблю твою Seele, так это за ее глубину.
ОтветитьУдалитьКстати, вот что подумала в связи с этим стихом. Здесь образы словно двигаются по типу колеса.
ОтветитьУдалитьВ центре этого колеса - татарин и женщина в черных чулках, они как будто сначала недвижимы. А все остальные - монахи, солдаты, злодеи, кто там еще - постепенно вращаются вокруг них. Лирический герой с серпом перемещается в разные части круга, будто стрелка на часах, только циферблат обычно неподвижен, а здесь таки динамика. И в какой-то момент круг сужается, при этом все обилие образов наплывает на неподвижный центр, меняя его (уже когда татарин бессилен и унылый). Словно оскопленные его покрывают собой и также искажают.
Красиво нарисовал эдакую... карусель рока. И как такой сильный сюрреализм можно было обозвать шизофренической мерзостью, мой скромный мозг упорно не понимает...
Интересная интерпретация. Взгляд со стороны. А шизофренией мой внутренний мир только один человек называл... Так и хотелось напомнить на примере Ивана Бездомного, чем чревата такая небрежность такими словами.
ОтветитьУдалить